Генерация алых

Елена Новоселова

Сергей Шаргунов: Неучастие в подлостях - это тоже своего рода выгода Фото: Фото из личного архива Сергея Шаргунова

Социологи считают, что благополучие общества зависит от так называемого качества поколения 30-летних.

От образованности, идеалов, моральных установок и психического здоровья тех, кто из безапелляционной и многословной молодости сейчас переходит в продуктивную и энергичную зрелость. 30-летние - уникальное сообщество людей, которые помнят не только бандитские разборки 90-х и защиту Белого дома, но и как их принимали в пионеры. О ценностях пограничного поколения наш разговор с писателем Сергеем Шаргуновым.

Российская газета: Вы выглядите пацаном с московских окраин, а говорят, принадлежите к "золотой молодежи"...

Сергей Шаргунов: Я всегда чурался этой самой "молодежи", хотя и учился на журналиста-международника. Да, вырос на Фрунзенской набережной, но элитарность меня мало интересовала. Я противник имиджа, никогда его не создавал, не пытался выстраивать, просто всегда поступал так, как казалось правильным. Конечно, я бы хотел, как писал Маяковский, "быть понят своей страной". Понимание придет к тем, кто откроет книги и прочитает их.

РГ: О поколении тридцатилетних, к которому вы принадлежите, говорят, что оно потерянное, выросшее в "лихие 90-е", что оно спивается и больше других ностальгирует по Советскому Союзу... Согласны?

Шаргунов: Потерянность есть. Скажу о себе: я человек не идеологии, но идеалов. У меня впечатление, что люди вокруг упрощаются, примитивизируются, а зло становится объемным, хитрым, многоплановым, ускользающим. Сейчас все стало настолько цинично, что победила пустота. А я человек очень насыщенных представлений о жизни. Время оболочек, когда за словами уже ничего не скрывается. Только игры... Слова измочалены до неприличия.

И сейчас можно сохранить достоинство. Прилепин, Сенчин, Садулаев - очень разные писатели-друзья меня чуть постарше, но у нас есть общее: хочется оставаться честными и, если можно так выразиться, народниками.

РГ: То есть опыт абсолютной свободы не сделал из вас поборников чистого искусства, и социальная справедливость - ваша тема?

Шаргунов: Для меня главное в литературе - язык. Но я не сдаю своих ценностей и смыслов, хотя это сложно. С одной стороны, мы имеем уютную прослойку как бы интеллигенции, самодостаточную "секту хороших". С другой стороны, есть официоз, он усваивает и переваривает любые лозунги и идеи, и не только профанирует их, но и дискредитирует... Все подлинное, что основано на сочувствии народу и на любви к свободе, требует мужества и одновременно мучительно. Личность - мишень сегодня везде и всюду. Вольная мысль, искренний голос мешают определенным устоявшимся схемам, в том числе чьим-то финансовым интересам. Писателю в этом смысле легче, потому что он может написать. А вот что делать обычному 30-летнему парню, который думает так же, как я?

РГ: Писатель может и президенту вопрос задать, к примеру, о том, как движется расследование дела об избиении журналиста Кашина...

Шаргунов: На встрече с деятелями современного искусства просто спросил о своем давнем знакомом, которого пытались убить - так увечили. Нельзя же все время отмалчиваться и кивать.

РГ: Вы ведь на встрече с президентом еще и о школьных сочинениях сказали. Которые теперь на выпускном экзамене не пишут... Последовал диалог?

Шаргунов: О сочинениях. О сокращении русского языка и литературы в классе. И о более чем сомнительных "образовательных стандартах". И о нищете учителей. И встречах с писателями в школах. Я произнес нечто, что было услышано, получил подтверждение: есть большие проблемы. Может быть, я наивен, но давно уже жду перемен. Многие боятся: какими будут перемены... И все же мертвящий статус-кво уже невыносим.

РГ: Навыки связной письменной речи действительно куда-то уходят. Об этом говорят, к примеру, письма, которые приходят в редакцию...

Шаргунов: Но несмотря ни на что, мы остаемся самой пишущей страной в мире, хотя уже не самой читающей. Страсть к письму - в природе русского человека.

РГ: Писатель Захар Прилепин считает вас классиком за роман "Ура!". Это он по дружбе?

Шаргунов: Это все авансы, добрые слова. Мы все еще достаточно молоды, никто не классик, считаю, что лучшие книги впереди. Про "Ура!" Андрей Битов сказал, что это вещь ярко-алого цвета, атакующая. Я решил написать тогда о положительном герое, который видит всю катастрофу реальности, видит своих сверстников, алкоголизм, наркоманию, криминал, войну, нищету, равнодушие людей друг к другу, жестокость, и при этом старые добрые ценности, которые должны по-новому вспыхнуть. Писал о том, что надо помнить предков, уважать стариков, "утро-гантели-пробежка". До этого была повесть "Малыш наказан" - поэма в прозе о влюбленности. Собираюсь все это переиздать.

РГ: Откуда сейчас берутся молодые писатели? Литературная семейная атмосфера?

Шаргунов: Да, бабушка Валерия Герасимова, советская писательница, жена Фадеева, папа - человек интересной судьбы, родился в тайге, в Кировской области, стал поэтом, переводчиком, уверовал в Бога, теперь - священник. Мама из писательской семьи, из Лаврушинского переулка.

Но я шел своей дорогой, родители мне не помогали, но и не мешали. Сам решил писать, сам относил и отсылал свои тексты.

РГ: Вы застали конец советской жизни, испытываете ностальгию по тем временам?

Шаргунов: К 1 мая у меня выйдет "Книга без фотографий". Решил рассказать о лирическом герое нашего времени через цепочку историй, соединенных одним сюжетным сквозняком, начиная с самого детства. Взросление, бунт, попытки повлиять на общество, взлеты и поражения, поездки на войну в Осетию, в революционную Киргизию, в Чечню, случайные и неслучайные встречи, судьбы близких и неблизких людей. И - детство на фоне советского заката.

Так получилось, что вырос в антисоветской семье, был единственным ребенком в школе, который не вступал в октябрята и пионеры. Когда Советский Союз разрушился, я вдруг испытал боль. Резко возросла безнаказанность элит - в том числе в криминальном плане, и большой вопрос: когда у людей было больше прав и защищенности...

Впрочем, и 90-е годы для меня неоднозначный период. Время идеалов, которые жили в людях разных взглядов. Сейчас, кстати, пишу роман о начале 90-х - о семье рабочего. Тогда люди сотнями тысяч выходили на улицы со своими проектами, верованиями, надеждами. А сейчас за участие в митинге платят деньги.

РГ: Скажите, Сергей, вам нравится то поколение, которое идет за вами?

Шаргунов: Мне кажется, что поколение двадцатилетних слишком стадное. Корпоративность, граничащая с конформизмом, - это диагноз. Поколение, которое может быть очень лоялистским, а может и единодушно говорить "фи", но среди них мало личностей, которые сами осмысливают происходящее. Удобнее занять свое место, быть одной из гаечек системы. Выгода определяет все. А если будешь другим, значит ты безумец.

Но дальше придут "дикие дети", вижу по своему сыну. В детском саду они разоблачили воспитательницу, которая зимой открывала окна, чтобы их застудить. Вскочили, побежали босиком в коридор. Такие энергичные, самостоятельные, способные протестовать и отстаивать себя.

РГ: Вы хотите сказать, что никогда не поступали так, как выгодно?

Шаргунов: На самом деле ничто так не полезно для строительства личности, как поступки, совершенные вопреки выгоде. Естественность, самостоятельность и неучастие в подлостях - это тоже своего рода выгода. Честное имя. И потом это возможность общаться с безгласным задавленным большинством и быть каким-то его "выразителем". И вообще, "пораженья от победы ты сам не должен отличать", по выражению Пастернака.

РГ: Русские писатели умели ответить на вопрос: "Если ты такой умный, почему такой бедный?". А вы умеете?

Шаргунов: А с чего вы взяли, что я бедный? У нас в стране действительно очень много страшно бедных людей. А я стараюсь зарабатывать, пишу колонки в газетах, работаю на радио. Большая собственность отягощает человека. Знаю очень богатых людей, которых трудно назвать счастливыми. Не хочу сказать, что они над златом чахнут, но в нашей криминализированной стране богатство затмевает жизнь. У меня в какой-то момент возникло ощущение, что олигарх и бомж очень похожи между собой. Я помню одного рыжебородого мужика-бомжа, который рассказывал мне, что чувствует себя крутым. Вольный как ветер, "держит" под собой целый столичный район. А потом у синего моря произошла встреча с олигархом, в чьих глазах я увидел то же выражение, что у бомжа. Он говорил, что контролирует целый кусок европейского юга, может позволить себе все что угодно. Оба пили пиво и у обоих была полная безысходность, загнанность, оба попали в человеческий тупик.

РГ: И еще, наверное, трудно осознавать, что тебя ненавидит полстраны?

Шаргунов: Ну, этому легко найти объяснение. Например, что страна "не такая", крепостная, что у русских нет гена свободы, и у нас не уважают собственность и богатство. Задумываться о праведности своего положения ведь никому не хочется.

РГ: Сергей, поколение 40-летних вас тоже раздражает?

Шаргунов: Бывает. Иногда кажется, это пепельное и прохладное поколение. Они в принципе не воспринимает пафос, их коробит от ярких красок. А я думаю, что есть вещи, которые стоит открывать как в первый раз. О чем-то нужно говорить громко. А вы все-таки поколение очень ироничное. Ироничное, потому что надломленное. Из циничных 70-х попали в период ломки и распада всего, крушения советских стен. Как сказал Маркс, люди со смехом прощаются со своим прошлым. Кстати, ирония 40-летних проявилась и у писателей - в российском постмодернизме немало написано на тему пустоты.

РГ: Если мы пепельные, то вы какие? Алые?

Шаргунов: Ой, только не стоит рисовать никого в красных галстуках. Наверное, некий оптимизм воли у меня есть. А это какой цвет? Алый или зеленый, или грязного цвета земли периода ранней весны? А картина, которую я нарисовал, кажется безнадежной, но не вселяет в меня тотальную грусть и не дает повода для стеба. Есть уверенность в том, что все получится. Особенно она усиливается после поездок к тем, кому еще тяжелее, например, туда, где война или в деревню... Везде ведь встречаются люди длинной воли.

РГ: Есть мнение, что нынешние 30-летние будут последним поколением, которое умрет, дальше придумают новые технологии...

Шаргунов: Мне кажется, что некоторый русский пофигизм связан как раз с острой экзистенциальностью, с чувством бренности. Именно поэтому наша жизнь не всегда упорядочена. Люди как бы больны, где-то расхлябаны, потому что они чувствуют всему цену. Экклезиаст - это матрица русского сознания. Можно пересаживать органы, но вопрос смерти вряд ли будет решен. Хотя, конечно, я желаю своему сыну бессмертия.

http://www.rg.ru/2011/04/15/shargunov.html